Итачи всегда считал, что рай - это когда тепло, вокруг ни одной знакомой ро... личности, и минимум данго. Он их любил, конечно, но не до такой же степени, как воображал Кишимото. И уж тем более не до такой, какую воображали фанфикеры. В конце концов, на свете есть пахлава, шоколад и ириски "прощай, челюсть". А то и вовсе морепродукты или мясо под острым соусом.
Основным компонентом рая по-итачевски было отсутствие клана Учиха. Исключением - очень редким - являлся только Мадара. Он приходил к внуку раз в два-три месяца, вываливал на него ворох новостей, съедал все, что было наготовлено на неделю, и смывался, так и не поняв, как его угораздило попасть в эту скучную посмертную реальность.
Гораздо чаще - и гораздо неприятнее - были визиты Саске. Младший Учиха прожил долгую и счастливую жизнь, состарился и умер в окружении любящей семьи. Однако идеальным посмертием ему казалась возможность мстить нии-сану. Убивать его, день за днем, минута за минутой, изобретая все новые и новые способы. Отомстить, потом отыметь. Или отыметь, потом отомстить? Какая разница!
Итачи научился чувствовать предстоящие визиты брата - ткань реальности начинала истончаться и бугриться какими-то фиолетовыми червяками. Тогда, вздыхая, он убирал все особо ценное и бьющееся с шаринганов долой, оставлял в доме своего клона, сочувственно кивая ему на прощание, и перебирался к Кисаме - это если было настроение покататься на водных лыжах или напиться в хлам - или к Сасори - это когда хотелось продолжать сидеть в тишине.
Визиты брата не бывали долгими - прикончив несчастного клона и удивившись тому, что гадский аники снова его обманул, Саске бушевал в доме, бил посуду, выпивал все саке, писал на стене все три нехороших слова, какие узнал у Орочимару, и отбывал к себе. Там его уже ждал Узумаки, так что Итачи отчасти даже сочувствовал глупому отото. А сам средний Учиха на радостях даже мог пригласить к себе гостя - хозяина того мирка, в котором он отсиживался во время "бури". Впрочем, если гости не хотели к нему идти, он ничуть не обижался.

Любимые марионетки, тишина, просторная лаборатория, которая заставлена пробирками и реактивами... казалось, что счастье Сасори должно быть полным. Для него, упорно стремившегося к бессмертию, это и было Раем. Как показал печальный опыт - на Земле бессмертия нет, зато после смерти ты и впрямь получаешь право жить как угодно, где угодно и с кем угодно. Кукольник даже иногда поминал добрым словом свою бабушку и розововолосую девчонку - только тихо, чтобы никто не услышал... нужно же поддерживать имидж бессердечного мерзавца. Хотя здесь он мог не бояться за свою репутацию - марионетки молча глядели на Мастера и никогда не возражали.
Если кто-то думал, что Акасуна собирался после своей кончины работать и работать, то тот ошибался. Сасори занимался этим только тогда, когда ему совсем нечего было делать, все остальное же время он валялся на кровати, тоннами поедал конфеты и смотрел телевизор. Однако в его скромной биографии и впрямь стояла одна жирная клякса...
Звали её Дейдарой.
Подрывник не был бы самим собой, если бы не умудрился превратить жизнь Сасори в хаос даже на том свете. Уж слишком сильна была уверенность блондина в том, что после смерти он "воссоединится с любимым Данной", чего кукольник не пожелал бы себе и под страхом смерти. Бывшие напарники, умудрившиеся даже в таком простом желании выказать свое полное разногласие, стояли на своем, и уступить свое счастье другому наотрез отказывались. Результат не утешал - выдуманный мир, который каждый из них тянул на себя, словно одеяло холодной ночью, не выдержал издевательства (а если говорить точнее, то система впервые встретила двоих настолько упертых идиотов) и разорвался на две части... Ни один из искусствоведов не знал, когда именно и где они встретятся - однако реальность потихоньку латала дыры, вновь соединяясь в единое целое - отчасти благодаря ночным фантазиям Дейдары - и "мостов" из одной половины в другую становилось все больше.
Сасори прятался. Он был вынужден кочевать по миру, постоянно меняя место жительства, чем напоминал себе обычного бомжа. Дейдара находил его везде, с завидным постоянством сваливаясь Данне на голову (иногда и в прямом смысле) из ниоткуда. Подрывник нагло ухмылялся и заявлял Акасуне "это ваша судьба, м", после чего сгребал его в ребраломающие объятия. Обычно Скорпиону удавалось отвертеться - чаще в бою, иногда в результате не совсем благородного бегства. И сюжет разыгрывался с самого начала.
Сасори с ужасом думал о том, когда мир вновь станет цельным. Тогда, дабы отвлечься от печальных мыслей, он шел к Итачи. Тот жил вполне мирно - бывшие коллеги пили сакэ, заедая его данго, и предавались воспоминаниям. Пожалуй, Акасуна согласился бы жить у него, если бы был шанс оставить свою реальность, написав на входе жирными буквами "продается".

А вот Зецу жилось относительно спокойно. Рай в шалаше, можно сказать. И трупы, трупы. Много свежих трупов. И никакого Хидана с его скучными ритуалами, за время которых вкусное мясо успевало протухнуть, ни Сасори, который немедленно утаскивал чуть ли не каждого более-менее сильного шиноби на предмет обследования на марионеточную профпригодность. А поскольку с Акацуки слабых сражаться попросту не посылали, то, когда Акасуну нелегкая притаскивала на поле боя, Зецу оставался голодным.
А еще у него была женщина. Любимая. Настоящая. Не черно-белая, а вполне себе цельная личность. Без лепестков и тычинок, зато со всем остальным...ммм...вполне себе приличным. Немножко похожая на Конан - ну что делать, подруга Лидера всегда восхищала застенчивого каннибала. На то он и Лидер, чтобы у него было все самое лучшее. Конечно, своя вторая половина - это тоже выход, но к чему мелочиться? После смерти ведь все можно, тем более что если захочется выпить, можно сообразить на троих, а если захочется секса - подруга останется более чем довольна...
Раз в полгода о Зецу вспоминал Мадара. Ну то есть Тоби. Он почему-то вбил себе в голову, что он в ответе за тех, кого приручил, и, нацепив самую любимую из трех тысяч оранжевых масок со спиральками, приходил поливать своего экс-наставника. Подруга Зецу пряталась в доме (каннибал был ревнивым и не хотел давать устаревшему, но еще функционирующему секс-символу страны Огня ни малейшего шанса соблазнить его единственную и неповторимую), а сам он безропотно терпел поливку, подкормку и рассказы "Тоби" о жизни. Впрочем, терпеть приходилось не так уж и долго - Учиха быстро начинал скучать, ерзал на месте, поглядывая на клонившееся к закату солнце, и в конце концов, посидев так, чтобы было "прилично", прощался и уходил. Эти моменты Зецу любил больше всего в...скажем так, смерти.

Какузу на том свете жилось хорошо. Думая о смерти, он никогда не заморачивался на представлении отдельных деталей мира. Все мысли сводились к одному слову - деньги. Или к двум... Много денег. Поэтому система распорядилась по-своему.
Денежные купюры были везде - они устилали дороги, служили дома вместо обоев, даже спал Какузу на огромном ворохе денег, зарываясь в самую глубь и блаженно улыбаясь во сне. Наверное, он даже приказывал бы прислуге (которой, само собой, никогда не платил зарплату) подавать ему деньги на завтрак, обед и ужин, если бы был в состоянии это есть. А большая часть капитала была надежно спрятана в банках за стальными дверями - нет, в этом мире никто не осмеливался ничего воровать у Какузу, но старая привычка беречь нажитое сохранилась.
Иногда к нему приходили бывшие коллеги. Итачи, отдыхающий от мгб, Сасори, который вечно гостил у кого-то ввиду того, что прятался от экс-напарника, или сам Дейдара, ищущий Сасори. Ещё заходили Конан с Пейном. Они неизменно приносили с собой домашнюю выпечку, вследствие чего являлись гостями вполне желанными.
Самым утомительным гостем был Хидан. Как бессмертный коллега умудрился оказаться наверху, было неизвестно, но наведывался он с завидной частотой. Презрительно оглядывал "денежное царство", набирал на халяву бутылок алкоголя, тут же опустошал их (ибо спиртное было запрещено религией) и начинал долгие разговоры о жизни, которые заканчивались традиционной фразой "мудак ты, Какузу". После этого жрец исчезал, не забыв разбить пару дорогих ваз или тарелок. Казначей покупал новые и шел к Дзясину - доносить, что его служитель употребляет крепкие напитки.
В целом же, жизнь текла довольно мирно. Поэтому, когда этим вечером в его доме материализовались одновременно Итачи и Сасори, которых вновь донимали родственники и сожители, Какузу спокойно выдал им спальные мешки и отправился медитировать на столь любимые банкноты.

Похоже, удачнее всего сложилось посмертие у Пейна и Конан. Трое детей, все унаследовавшие от отца риннеган, большой уютный дом, в котором всегда было тепло и чисто (мечта Конан, которая устала убирать за шестью телами неугомонного мужа), старый сад вокруг... И дорожка, которая каждый раз выводила в новое место - то на солнечный пляж, то к порогу клуба, в котором в самом разгаре шумная вечеринка, то прямо в читальный зал огромной библиотеки, так что чуть ли не каждый вечер ("вот только уложим детей спать...") мог превратиться для них в приятное приключение.
Вторая дорожка была путем в их личное бессмертие, по которой могли приходить друзья, они же бывшие подчиненные - их Пейн и Конан, не сговариваясь, решили из своей идеальной картины мира не исключать. В самом деле, такую коллекцию интересных личностей еще поискать... Дети особенно любили Кисаме, который катал их на плечах и учил плавать, а иногда даже позволял дотронуться до Самехады - когда был в особенно хорошем расположении духа. Зецу никуда из своего мирка не выходил, но регулярно присылал подкормку для деревьев. Дейдара, воровато оглядываясь, снабжал маленьких сорванцов петардами и фейерверками, и после его визитов мир ходил ходуном, а Конан на кухне зажимала уши, роняя в бульон половник. Сасори учил их делать кукол, Итачи рассказывал какие-то жуткие легенды, которые всегда заканчивались одинаково: "...и тогда он взял свою катану и отрубил ему голову, и жили они долго и счастливо". Как ни странно, детям это нравилось. Из подарков Какузу - разноцветных купюр - они делали кораблики и пускали их по течению, а Хидана радостно протыкали ножами и шампурами. Лидер наблюдал за этим бардаком с умиленной улыбкой, но если бы кто-то увидел его в такие минуты, он бы очень смутился и обиделся. Раз шесть сходу, чего уж мелочиться.
- Нагато! Ужин готов!
- Иду, дорогая! - Пейн нашаривал ногами летние туфли, вставал из гамака, закладывал книгу листком или травинкой и неспешно брел к дому, зная, что на столе его ждет традиционный воскресный торт в виде земного шара. Ну должен же он был хоть когда-нибудь зохавать мир!